Внеочередной Пурим в Дахау

Их привозили из Освенцима несколькими группами, человек по двадцать. Человек? Скорее, они были похожи на скелеты: треугольные лица, заостренные подбородки, впалые щеки, вместо губ — синеватые полоски. Единственной заметной чертой были их глаза: необычайно большие и странно блестящие, почти светящиеся. На жаргоне концлагерей такой человек назывался «музельман» — мусульманин. Прозвище означало не только крайнюю степень физического истощения: это были ходячие мертвецы, потерявшие желание жить.

«Мусульмане» были родом из Лодзи. Когда из Освенцима их привезли сюда, во внешний лагерь Дахау №10, они сначала думали, что попали в рай. Лагерь стоял посреди пасторального пейзажа, окруженный лугами и полями. Но немцы в Дахау были теми же садистами и убийцами, что и в Освенциме. Большинство лодзинцев умерли вскоре после прибытия — от каторжных работ, избиений и голода.

Дахау не был лагерем смерти, и его заключенные с ужасом слушали рассказы о том, как в Освенциме каждый день убивают газом тысячи евреев. Эти истории казались им невероятными. Газовые камеры в Дахау не использовались для массового уничтожения: там «только» проводились эксперименты по воздействию отравляющих газов на людей.

Некоторые лодзинцы рассказывали, что уже стояли раздетыми перед газовыми камерами, когда им вдруг приказали одеться и отправили в Германию. Немцы, должно быть, действительно нуждались в рабочих, если отправляли из Польши даже доходяг.

К марту 1945 года в живых их них осталось лишь несколько человек. Одного из них называли «Хаим Раввин». Никто не знал, был ли он на самом деле раввином, но он всегда мыл руки и произносил благословения перед едой, знал даты еврейского календаря и помнил наизусть молитвы. Время от времени, когда немцы не видели, он приглашал и других евреев помолиться Маарив с ним вместе. Может, он и не был настоящим «музельманом»: даже после Освенцима продолжал лелеять надежду выжить, жениться и завести десятерых детей…

Как-то в середине марта, в воскресенье, заключенным дали выходной. После завтрака, состоящего из ломтика заплесневелого хлеба, крошечного кусочка маргарина и коричневой тепловатой воды, заменяющей кофе, все пошли обратно в бараки, чтобы выспаться, но, не доходя до бараков, невольно начали поворачивать головы в сторону.

Там, на снегу, стоял «Хаим Раввин». На голове его была бумажная корона, сделанная из мешка из-под цемента, а на плечах висело рваное одеяло. Одеяло, видимо, выполняло роль мантии, поскольку к нему были прикреплены звезды, вырезанные из того же мешка.

Все заключенные — и евреи, и не евреи — уставились на Хаима. Ничего подобного они никогда не видели. Хаим приплясывал на снегу и выкрикивал странные слова: «Амана на виселицу! Амана на виселицу!» А потом запел на смутно знакомый мотив: «Я Ахашверош, Ахашверош, царь персов!»

Все решили поначалу, что бедный Хаим потерял разум. Но глаза его были совершенно ясны, когда он, задрав голову и по-царски вытянув правую руку, продолжал: «Амана на виселицу! И когда я говорю “Аман”, мы все знаем, о каком Амане идет речь!»

Человек пятьдесят окружили новоиспеченного «персидского царя», но даже евреи не могли взять в толк, что он говорит и зачем нацепил на себя корону и одеяло со звездами. «Хаим Раввин» посмотрел вокруг себя и воскликнул на идише: «Евреи, что с вами?! Сегодня Пурим! Давайте сделаем Пуримшпиль!»

Слово «Пурим» отозвалось чем-то далеким, теплым, детским: костюмами, «ушами Амана», праздничной суетой, горячими пельменями… Только Хаим и помнил про Пурим, но когда он предложил разыграть пуримскую историю, в толпе начали улыбаться. «Ты будешь Эстер, ты — Мордехай, ты — Вашти… Кто готов быть Аманом?» — распоряжался Хаим, и лица евреев светлели, преображались.

— А мишлоах манот, съедобные подарки, тоже будут? — спросил кто-то, вспомнив из детства еще одну радость Пурима.

— Конечно, будут! — пообещал Хаим. Никто ему не поверил, но это было неважно. Все танцевали, пели и веселились на снегу, почти не чувствуя голода.

И все же чудо произошло. Международный Красный Крест впервые направил свою делегацию в Дахау именно в тот мартовский день. Евреи не верили своим глазам, принимая из рук этих людей самые драгоценные мишлохей манот, которые им приводилось получать: каждому досталось по целой банке сгущенки, по маленькой плитке шоколада, по коробочке кускового сахара и по пачке сигарет.

Можно ли представить себе их радость? Можно ли ее описать? Они умирали от голода, и вдруг в Пурим — небесные дары, как обещал «Хаим Раввин». Евреи обменивались полученными посылками друг с другом, веселились и пировали так, как будто не было вокруг них колючей проволоки, как будто не стояли на вышках солдаты с автоматами…

Предсказание «Хаима Раввина» сбылось всего два месяца спустя. Аман XX века по имени Адольф Гитлер «отправился на виселицу», застрелившись в Берлине, а узники Дахау были освобождены.

В этой истории есть какая-то ошибка. Либо рассказчик неточно ее запомнил, либо «Хаим Раввин» что-то перепутал. Пурим в 1945 году пришелся на вторник, 27 февраля: это была не середина марта и не воскресенье. Но в тот счастливый день евреи Дахау исполнили две из четырех заповедей Пурима: праздничный пир и веселье и обмен съестными подарками. Даже если настоящий Пурим они пропустили и праздновали его не вовремя — кто их осудит? Ведь может быть, именно в этот день силы их были совсем на исходе, и только пуримский свет дал им надежду дожить до свободы.