Малаховка 1

Было ещё одно письмо, пришедшее мне на зону, о котором я не рассказал в майсе «Ребята, напишите…» Прислал его мой друг Сашенька Ратинов. Этот удивительный человек совсем не известен среди моих единомышленников. Официально его зовут реб Хаим-Александр, а «Сашенькой» мы его называли за его миниатюрность, скрывающую «гиганта мысли и отца еврейской теократии». Ратинов может вам рассказать неопубликованные факты из жизни самых разных религиозных авторитетов, глав хасидских дворов и их потомков, сообщить неизвестные исторические детали и тайные смыслы раввинских постановлений. Персоналу Тринадцатой московской психиатрической больницы он дал такой разбор Исламской революции в Иране и прогноз её последствий, что его признали невменяемым без дальнейшего обследования. А между прочим, почти всё сбылось…

Сашенька пришёл к соблюдению в весьма юном возрасте, рано женился на студентке МГУ (ленинской стипендиатке), комсомолке, спортсменке (мастере спорта по горным лыжам), наконец просто красавице Юле. Ими была изобретена новая женская специальность «кадровая декретчица». Юля оформляется уборщицей подземного перехода и, едва выйдя на работу, уходит в декретный отпуск. Рожает Йосю, а потом поочерёдно ещё троих детей. Четыре года получает или полный оклад (до и после родов), или треть оклада «до достижения ребёнком возраста одного года».

Реб Хаим-Александр не принадлежал ни к одной группе московских «баалей-тшува», не был ни хабадником, ни литваком, никем. Молился по толстенному сидуру «Ликутей Цви» дореволюционного издания, которого больше ни у кого не было. Имел на всё своё, довольно эксцентричное мнение. В Москве мало кто делал «капорес» на куриц, а миниатюрный Сашенька приволок в синагогальный двор огромного живого индюка. Кто кем в результате крутил, было сложно понять, но на крики и хохот прибежали даже работники редакции «Советский Спорт» из соседнего здания…

А самое главное, Саша — замечательный друг, отзывчивый и надёжный. Я много раз проводил у них в доме Шабос, и до и после моей женитьбы, он помогал мне покупать кошерное мясо. И он не боялся писать мне на зону.

В советское время людям, отсидевшим в тюрьме, было невозможно устроится на работу. Со справкой об освобождении не брали даже подсобными рабочими.
В том письме Ратинов сообщал мне, что его назначили директором Малаховского кладбища и что он гарантирует мне трудоустройство. «Считай, что ты уже принят на работу моим заместителем», — писал Саша. У меня даже не было возможности поблагодарить его: вскоре меня отправили на этап, а с этапа письма не пошлёшь…

Малаховка была, по сути, третьей московской общиной, там была синагога — маленькая, но живая. Пока я сидел, община эта начала крепнуть. Там стали селиться молодые религиозные евреи не только на лето, но и на весь год. В синагоге стала заправлять молодёжь, сделали ремонт. Особенно запомнились братья Тамарины, Зеев Куравский, Ари Кацев. Последний, кстати, помогал моей жене и второй женщине, привозил им продукты. Председателем правления поставили Боруха Фиха, тот, конечно, пытался лавировать между двух огней, то есть гэбэшниками из «Культа» и евреями, но сделал доселе невозможное: допустил религиозных к управлению религиозной общиной. Борух, благословенной памяти, и назначил Ратинова директором еврейского кладбища.
Когда я освободился, жена с двумя нашими малышами Пинхасом и Янкеле жила в Малаховке, сняв там дом. На следующий день после приезда я отправился в контору кладбища. Это было больше чем через год после того письма на зону…

Слева направо: р. Йешие Клейнберг, Борух Фих, реб Мотл Лифшиц (память праведников благословенна)

Был конец февраля, зима выдалась холодная. Замотавшись шарфом по самые уши, я пробирался через сугробы. В кармане — Справка об освобождении по форме Б («по звонку»), в сердце — возбуждение (новая жизнь начинается!), ликование (я вышел оттуда живой!), в голове — заботы (надо кормить семью, воспитывать сыновей, навёрстывать упущенную учёбу!). Я иду куда хочу, и «шаг вправо, шаг влево» уже не рассматривается как побег!

Захожу, в комнате сидят четверо амбалов, и самый амбалистый из них, как потом выяснилось, их бригадир Толик, на спор держит в вытянутой руке шестигранный лом «карандаш» (14 кг.) Рука не дрожит, лом не шелохнётся. Я жду минут пять, а Толик всё держит!

— А чё сидим? — говорю.
— Вы — кто? — Амбалы поднимают на меня глаза.
— Я ваш новый начальник.
— А!.. Дык, мы закончили уже, — изрекает Толик, не опуская лома…

Должность моя называлась «Замдиректора по ритуальной части». За неделю я обучился обмывать умерших, облачать их в тахрихин, делать всё это с уважением к ним, хоронить и петь «Молэ». А Борух взял с меня слово не подавать на выезд, не уволившись с кладбища. Так что проработал я там три месяца, пока меня не вызвали в «Контору»