Темы: Еврейская женщина, Еврейская история, Германия, Батшева Эскин
Гликель бат Йеуда Лейб родилась в 1645 году в Гамбурге, а в 1691 году, в день первой годовщины смерти своего мужа Хаима, впервые взялась за перо. Будучи вдовой «с глубоко скорбящим сердцем», она начала писать о жизни, а своем браке, о детях, о вере и о делах — чтобы отвлечься от «избытка забот, неприятностей и душевной боли», стоящего ей многих и многих бессонных ночей:
«В глубоком горе, для облегчения сердца приступаю я к написанию этой книги в год от сотворения мира 5451, да возвеселит нас поскорее Г‑сподь и да пошлет Он нам Своего Искупителя!.. Я начала писать ее, дорогие дети, после смерти вашего доброго отца в надежде отвлечься от забот, обрушившихся на меня. Много бессонных ночей провела я в тяжких муках волнения о том, что мы будто овцы без пастыря — ибо нет больше нашего верного пастыря. И я опасалась, что, сохрани Б‑г, не смогу противиться печальным мыслям…»
Гликель не собиралась публиковать эти «семь маленьких книг», как она называла их. Ее повествование — это поразительно честная и исключительно хорошо рассказанная история умной женщины, одаренной писательским талантом. Читатель видит не только взгляд писательницы на ее собственную семью, но и получает представление о том, как велись деловые отношения и споры, сложные переговоры, и о том, как жилось евреям в Европе того времени.
Оригинальная рукопись была утеряна, но сохранились две копии, которые в свое время приказал сделать один из сыновей Гликель, рав Моше Хамель, раввин еврейской общины Байерсдорф. Эти копии передавались по наследству из поколения в поколение, пока в 1896 году Давид Кауфман не издал эти мемуары по рукописи под заглавием «Die Memoiren der Glückel von Hameln, 1645—1719», хотя «фон Хамельн» их автора вряд ли кто-то называл, но зато это звучало по-немецки и благородно, а значит, могло вызвать интерес у читателей.
В 1910 году праправнучка Гликель, Берта Паппенгейм, перевела книгу с идиша на немецкий язык, а позже книга была переведена также на русский, французский, немецкий, современный идиш, иврит и английский, и вместе с распространением этих мемуаров к Гликель бат Йеуда Лейб, спустя почти 300 лет после смерти, пришло литературное признание, о котором она и не помышляла.
Гликель пишет о многих простых вещах, которые волнуют любую женщину в любую эпоху. Она беспокоится о здоровье своего мужа, когда ему предстоит деловая поездка, и разрабатывает с ним стратегию того, как возместить финансовые потери от неудачной деловой сделки. Она волнуется о детях, их здоровье и благополучии: «Это правда, что даже при жизни моего мужа у нас постоянно возникали новые заботы, связанные с воспитанием детей. О некоторых из них я расскажу, о других же невозможно или не следует рассказывать». Она вспоминает о молодости, когда «жизнь в те дни была намного счастливее, чем сегодня, хотя люди не обладали даже половиной того, что у них есть сегодня, пусть они наслаждаются этим и процветают».
Гликель вышла замуж в четырнадцать лет, родила четырнадцать детей, и выжили из них целых двенадцать — небывалая удача по тем временам, результат постоянных молитв и хорошего ухода. В Европе XVII века не доживали до десяти лет от 30 до 50 процентов всех родившихся детей.
Гликель, как и другие еврейские женщины, не воспринимали смерть ребенка как естественный исход. Вспоминая о смерти трехлетней дочки спустя 25 лет, она пишет так, как будто эта трагедия случилась вчера: «Такого красивого и умного ребенка свет еще не видывал. Ее любили не только мы, но все, послушав ее разговор, умилялись и радовались… На нашу долю остались тоска и неизмеримое страдание. Мы с мужем пребывали в отчаянии».
Когда муж Гликель, Хаим, скончался, четверо старших детей были женаты, и Гликель осталась дома с восемью маленькими детьми, один из которых был еще младенцем. Ей пришлось одной растить, воспитывать, женить каждого из них, а также обеспечивать себя в старости. Гликель была уверена, что все ее неженатые дети также вступят в браки с детьми из других «респектабельных» семей, а это потребует значительных сумм денег как для приданого, так и для первоначальной поддержки молодых пар.
Гликель и Хаим принадлежали к зажиточному классу. Как и многие другие евреи, которым законом запрещались большинство профессий, они торговали драгоценными камнями, золотом и серебром, а также одалживали деньги под проценты. В целом, бизнес Хаима и Гликель шел хорошо, но Гликель описывает и такие ситуации, когда они были вынуждены нести финансовые потери из-за неудачных вложений или из-за нечестности одного из работников.
Гликель пишет о своем деловом партнерстве с Хаимом так, как будто такая роль женщины была самой нормальной вещью в мире, но роль «эшет хайль», доблестной жены, воспевалась лишь еврейской Традицией, в христианском же обществе женщины не работали, занимались только домом и детьми. Гликель была умна, проницательна и обладала «финансовой жилкой», что способствовало возникновению полного доверия к ней со стороны её мужа. На смертном одре, когда Хаима попросили назначить душеприказчика, он не увидел в этом необходимости и просто сказал: «Моя жена всё знает».
Хаим оказался прав, и его жена, а после — вдова, — действительно, знала всё, что было нужно по части бизнеса. «Она завела в Гамбурге мастерскую по изготовлению чулок и сбывала их где только могла; она скупила жемчуг у всех городских евреев и, рассортировав его, продавала покупателям, заинтересованным в определенном размере; она ввозила товары из Голландии и торговала ими в своем магазине наряду с местными; она ездила на ярмарки в Брауншвейг, Лейпциг и другие города, она давала ссуды и оплачивала векселя по всей Европе», — пишет о Гликель специалист по микроистории Натали Земон Дэвис в своей книге «Дамы на обочине».
После смерти Хаима Гликель занимает его место на крупнейших торговых ярмарках Германии. Когда неудачное решение ее сына Лейба привело к тому, что его бизнес по производству тканей потерпел неудачу, Гликель выкупила его акции, заняла и его место в этом бизнесе — и преуспела. Во время недолгого второго брака Гликель потеряла свое состояние из-за бесхозяйственности мужа, но, несмотря на свой преклонный возраст, она взяла всё в свои руки, самостоятельно восстановила бизнес и стала раздавать накопленные из-за мужа долги.
Женщина-писатель два-три века назад — явление почти уникальное, всех их можно пересчитать по пальцам. Еврейская женщина-писатель — это и вовсе что-то особенное. Неудивительно, что мемуарами Гликель заинтересовались историки, ведь в воспоминаниях этой богатой, знатной, успешной женщины так ярко прослеживается хрупкость благополучия еврейской семьи в Европе.
В ту историческую эпоху евреи были вынуждены лавировать между сумасбродными указами местных чиновников, всегда быть готовыми к тому, что в отношении них будет проявлено насилие, и на все случаи жизни иметь «план Б» — если они не хотели в один миг лишиться всего и оказать на улице.
Большая часть записей Гликель посвящены многочисленным шидухам ее детей. Но даже такие, казалось бы, чисто семейные дела, делались с учетом политической ситуации и антисемитизма. Гликель старалась сделать так, чтобы дети, женившись или выйдя замуж, селились в разных городах Европы — на тот случай, если в одном городе начнутся погромы или иначе выражаемые антиеврейские настроения, семья могла бы переехать в другой город и найти там приют и поддержку у братьев или сестёр.
Гликель пишет не только о своей личной жизни, но и об исторических событиях. Одно из ее самых ранних воспоминаний — о том, как ее отец приютил десятерых евреев, бежавших из Польши во время печально известной резни Богдана Хмельницкого. Хотя беженцы были больны инфекционным заболеванием, от которого в те времена не знали спасения, отец Гликель принял их на свой страх и риск и организовал подобие больницы у себя на чердаке. Бабушка Гликель, которая настаивала на том, чтобы самой ухаживать за больными, по нескольку раз в день поднималась и спускалась по лестнице на чердак, принося несчастным еду и вынося помои, — и в конце концов заразилась от кого-то из них и скончалась.
Тора и заповеди были неотъемлемой частью жизни семьи. Одно из подтверждений тому — безграничное гостеприимство и хесед в отношении больных беженцев. Кроме того, Гликель пишет, что у ее мужа Хаима не проходило ни дня без изучения Торы. Да и само повествование Гликель насыщено цитатами из Устной и Письменной Торы.
С уважением и любовью описывая своего отца, Гликель пишет: «Всякий, кто входил в его дом голодным, уходил сытым. Он дал своим детям, как мальчикам, так и девочкам, образование как в духовных вопросах, так и в практических вещах».
В то же время, из воспоминаний Гликель мы видим, как еще до эпохи Просвещения состоятельные евреи Германии всеми силами старались стать неотличимыми от немцев. В книге Гликель евреи получают на ряду с религиозным светское образование, играют на клавикордах, говорят по-французски, ездят в оперу, читают газеты. И несмотря на всё это — продолжают оставаться вечным «козлом отпущения» для немцев.
Когда еврейские соседи стали подозревать, что четырехлетняя дочь Гликель Ципора больна чумой, она и Хаим были вынуждены отправить маленькую дочку в сопровождении служанки на несколько недель прочь из города. Соседи боялись не только за себя: если бы герцог узнал, что в одном из еврейских домов есть «зараза», это могло обернуться катастрофой для всей еврейской общины города.
Антисемитизм в Германии того времени был просто фактом жизни, и одним из необходимых качеств каждого еврея было — научиться выживать в этих условиях. Гликель пишет об обременительных и дискриминационных налогах, о том, как внезапно евреям могли запретить, разрешить, а потом вновь запретить проживать в том или ином городе или вести там бизнес.
Когда Гликель было всего два года, евреи потеряли право жить в Гамбурге и были вынуждены переехать в Альтону, которая тогда была отдельным городом, и каждый день ездить оттуда в Гамбург по делам, но об этом Гликель пишет вскользь, как о каком-то техническом затруднении. Но она не может смириться с несправедливостью, когда нееврей убивает еврея — и еврейская община боится заявить об этом! Описание этого эпизода — одно из самых подробных и драматических в книге.
Муж молодой женщины по имени Ривка внезапно пропал, и несколько дней никто его не видел. Она была уверена, что его ограбили и убили, но даже еврейская община поначалу убеждала Ривку не поднимать шума, «чтобы не было хуже». Все же мудрая Ривка сумела добиться признания от свидетеля, община пошла ей навстречу и убедила власти обыскать дом, в котором, как Ривка теперь уже знала, прятали тело ее мужа. При этом евреев предупредили: «Учтите, если вы не найдете тело, всем вам конец. Вы знаете здешний народ — мы не сможем их остановить».
Вера в то, Шабтай Цви — настоящий Мессия, не обошла и семью Гликель. Её тесть продал свой дом и упаковал все вещи в сундук, ожидая прибытия письма с указанием немедленно переехать в Святую Землю, так как Машиах уже пришёл!
Весть о том, что Шабтай Цви оказался лжемессией, стала сокрушительным ударом для всех евреев. Тем не менее, Гликель пишет об этом ударе с той же верой и упованием на Творца, с какими она пишет о других потерях и горьких разочарованиях:
«Твой народ не отчаивается; они ежедневно ждут Твоей милости, чтобы Ты мог искупить их. И, хотя он (Машиах) задерживается, я всё же каждый день буду ждать его».
Сильная и самоотверженная, образованная и Б-гобоязненная, верная и добрая, воспитывающая детей и поддерживающая свою семью — это идеал еврейской женщины, Эшет Хайль, о которой пишет в Мишлей царь Шломо. Этими чертами наделены Сара, Ривка, Рахель и Лея; пророчицы Двора и Хульда, Мирьям, сестра Моше; Бат-Шева, мать Шломо — которую мудрейший из людей восхвалял в этих самых строках «Мишлей»: «Крепость и достоинство — одежда ее, и смеется она над грядущим днем. Уста свои открывает она с мудростью, и кротко наставление на языке ее…» Такой была и Гликель бат Йеуда Лейб. Такие еврейские женщины есть в каждом поколении.
Слушайте: Гликель из Гамельна (из цикла «Еврейская история» р. Гедалии Шестака)
Рав Реувен Пятигорский,
из цикла «О нашем, еврейском»
14% взрослого еврейского населения Израиля определяют себя как «строго соблюдающие»
Барух Фельдман
Ежегодно в дни Песаха и Суккота тысячи представителей древнего рода коэнов закутываются в талиты и произносят благословение ко всему еврейскому народу
Редакция Толдот
Раввин Менахем-Мендл Тауб, юность которого прошла в гитлеровских концлагерях, считает, что память о павших должна нести практический смысл. В эти дни он работает над проектом первого в мире религиозного музея Катастрофы. Год тому назад адмор по приглашению рава Бенциона Зильбера выступал на ежегодном ханукальном вечере «Толдот Йешурун».
Йегуда Авнер
Рав Шломо Лоренц,
из цикла «В кругу великих»
Избранные главы из книги
Исраэль Бен Давид
Страсти вокруг того, можно или нет продавать свинину в израильских городах кипели долго — больше пяти лет.
Рабби Н. Новик
Из книги «Пророчества Торы: Израиль сегодня и завтра»
Рав Элияу Ки-Тов,
из цикла «Книга нашего наследия»
В ходе Шестидневной войны исторический Иерусалим — Старый город и Храмовая гора — оказались под контролем евреев. Впервые за долгое время…
Неизвестный автор
«Настоящая справка выдана Марку Львовичу и Фаине Саввичне Левиным в том, что их сын Леонид подвергся обрезанию в ходе спецоперации по защите государственных интересов Советского Союза».
Рав Моше Пантелят
Поколения приходят, поколения уходят, а антисемитизм остается, явление почти столь же древнее, как и сам еврейский народ, явление столь же любопытное и столь же удивительное, как и само существование еврейского народа. В древности и в средние века антисемитизм выступал, в основном, как проявление религиозной нетерпимости, в особенности это бросалось в глаза в европейских христианских странах.
Редакция Толдот
Запрещал посещать Храмовую гору и родоначальник религиозного сионизма — рав Авраам Ицхак а-Коэн Кук, первый Главный раввин Земли Израиля
Рав Ицхак Зильберштейн
По всем прогнозам, Израиль должен был быть стерт с лица земли во время самой первой войны. Тем не менее, еврейское государство продолжило существовать, одерживая победы над превосходящими своей численностью армиями арабских стран. Как такое происходит?