Счастье шаббата

«Чего Наташе не хватает? — недоумевали родители. — У нее есть всё, о чем может мечтать девочка в 16 лет: брендовая одежда и сумочки, заграничные сапоги и кроссовки, занятия теннисом с личным тренером, собственный видеомагнитофон… Даже в Европу она с нами летала два раза! Зачем, зачем её понесло в эту ужасную секту?!»

— Натуся, солнышко, тебе же промывают там мозги. Эти ваши деяния апостолов — художественная литература, а не учение. Если уж на то пошло, почитай для начала Тору, мы же евреи, в конце концов!

Наташа смотрела с сожалением на папу и маму, «несчастных советских людей, лишенных духовных устремлений», смиренно, как ее учили в «Церкви Х», выслушивала всё, что у них было сказать на сей раз, целовала маму в щеку и выпархивала за дверь — на очередное «собрание» или «беседу» — смотря какой был день недели.

Иногда отец терял терпение, забирал у Наташи книжки в тонких обложках (в одной из них краем глаза увидел первую строчку: «Добро пожаловать в семью Бога!», а в другой — «ты сможешь применить на практике то, с чем ты познакомился, и прекрасно провести время в молитве») и запирал в ящик своего стола. Иногда мама подступала с разговорами и уговорами:

— Ты еврейка, тебе не место в церкви…

— Пра-а-авильно, — тянула Наташа, — мы евреи, но не соблюдаем всего того, что написано в Ветхом Завете! А почему? Потому что он Вет-хий! Старый, понимаешь, устаревший! Потому-то и пришел Спаситель, чтобы дать нам Новый Завет! Нам, именно нам, евреям — первым! Понимаешь, мамочка, какая это честь? Наставник сказал…

— Да что твой наставник? Недоучка американский! — фыркала Алла Марковна.

— Мама, как ты можешь… Если ослушаться наставника, знаешь, что будет? Ты хоть представляешь себе, что такое ад?

— Толя, ну скажи ей, ты ведь отец!

Анатолий Григорьевич молчал: его знания всяких «заветов» ограничивались слышанным на лекциях по научному атеизму на… втором, что ли, курсе?..

Разговоры ходили по кругу и ни к чему не приводили. Алла Марковна тоже толком не знала, что ответить дочке, научившейся ловко цитировать Новый завет и слова «наставника». Да и поймать-то ее теперь сложно, Наташу эту: целыми днями то на беседах, то на собраниях, а то вербует на улицах таких же наивных дурочек, как она сама.

«Наставник сказал — если не приведу на воскресное собрание трех новых учениц — поставит вопрос о моем отрезании», — однажды горько пожаловалась Наташа, и Алла Марковна уже успела порадоваться — мол, вот и хорошо, что исключат её, ребенок вернется в семью.

Наташу и правда «отрезали» (то есть исключили и объявили полный бойкот) за какую-то провинность, вроде как десятину вовремя не внесла — но она впала в такую лютую тоску, что Алла Марковна уже и не знала, что лучше… Наташа плакала навзрыд, почти не ела и сочиняла многостраничное покаянное письмо — рвалась обратно, к изгнавшим ее сектантам…

Алла Марковна ума не могла приложить, куда идти, что делать, как вернуть ребенка… А тут позвонила учительница с курсов английского из Общинного центра, спрашивала, куда Наташа подевалась, почему занятия пропускает, ведь семестр проплачен. Алла Марковна ей всё и выдала про дочкину секту. Потом уже подумала: «Что это я — почти незнакомому человеку?..»

Учительница английского отреагировала интересно. Посочувствовала, конечно, сначала, а потом сказала буквально вот что:

— Запишите, пожалуйста, телефон. У нас в Общинном центре есть один раввин, который сталкивался с подобными случаями. Мне кажется, вам стоит с ним поговорить.

Алла Марковна автоматически записала. К раввинам у нее было примерно такое же отношение, как к Наташиным «наставникам», не знакома она была ни с теми, с другими, но всё же… Бабушка говорила, что ее дед был раввином. Может, позвонить?

***

Рав оказался вовсе нестарым улыбчивым черноволосым человеком в черной бархатной кипе и с аккуратной бородкой. Он внимательно выслушал Аллу, подумал минуту и сказал:

— Есть способ, есть. Вопрос только, готовы ли вы им воспользоваться. Он непростой и долгий. Но ведь у вас только одна дочь, верно?.. Она искренне ищет Бога. Вы можете помочь ей найти Его. Знаете, что? Вы же на улице М-й живете? Приходите к нам в пятницу вечером на ужин. Мы с женой будем очень рады.

— Спасибо, — неуверенно сказала Алла.

— Вот и отлично! Как раз и поговорим обо всём. А если Наташа не захочет идти — приходите вдвоем.

Первая реакция Наташи была:

— Зачем еще? Какие гости? Что? Раввин? Да вы шутите! — Но потом представила, как она будет сидеть весь вечер в слезах одна в четырех стенах, — и согласилась.

Квартирка у раввина была небольшая. Как шесть детей умещались в одной детской — Наташа сначала не поняла. Потом пригляделась и увидела, что кресла, тесно расставленные в гостиной, явно раскладываются и на ночь превращаются в кровати.

Глаза рава и его жены светились спокойным и приветливым светом, какого не было в глазах ни у кого из Наташиных знакомых. У них в церкви тоже наставники были «с блеском в глазах» — но в них читался неуемный энтузиазм и американский «позитив», а что было глубже — неизвестно. Может, страх потерять свою такую выгодную работу в Москве? Может, радость осознания своей власти над «учениками»?.. Может, даже вера в Бога — но точно этого сказать было нельзя: уж очень густ был слой энтузиазма…

Рав ухаживал за своей женой, как будто только вчера сделал ей предложение. Жена смотрела на него с нежностью. Они как-то умудрялись и с детьми говорить, и с гостями, и друг с другом. И вот что было самое необычное: все, что они говорили, имело смысл. Не было того пустословия, которое неизбежно довлело над любым застольем. А когда рав и мальчики запели, всем им — и Наташе, и Алле, и Анатолию — показалось, что стены маленькой гостиной раздвинулись, свечи в подсвечнике разрослись в прожектора, и что мелодия уносит их в какие-то выси, где они никогда не бывали.

Наташа ничего подобного раньше не слышала. У них на собраниях тоже пели — но пели весело, энергично, раскачиваясь из стороны в сторону, и в их песнях было что-то очень студенческое и тусовочное. Песня утверждала: мы вместе, мы все свои, мы молоды, у нас нет проблем!

Песни за столом раввина говорили совсем другое: нас мало, мы живем среди чужих, мы хотим на родину — но Боже, Ты с нами, и Ты приведешь нас в ту землю, которую мы потеряли. И Бог действительно был с ними, это ощущалось всеми пятью чувствами и шестым в придачу. Наташа даже спросила у раввина, осмелев, — что это за чувство, есть ли у него название и как часто оно их посещает. Рав не удивился вопросу и заговорил о Шхине, Б-жественном присутствии — и все дети затихли, прислушиваясь к словам отца.

Они сидели допоздна, обещали прийти еще раз через неделю, домой возвращались вдохновленные — а назавтра Наташа снова села за свое покаянное письмо.

«Не помогло», — подумали Алла и Анатолий. А чего они ожидали, в самом деле? Жена рава сказала Алле, когда они оказались на кухне вдвоем, раскладывая по тарелочкам пирожные: «Почитайте сами, поучитесь — тогда вы будете знать, что ответить на ее вопросы. Я вижу, что вопросов у нее много…»

Наташа сидела над письмом: «Я обещаю, что всегда, всегда буду вовремя платить десятину, чего бы мне это не стоило. Я обещаю всегда слушаться наставника» — но слезы из ее глаз уже не текли. Так ли ей на самом деле хотелось вернуться в большой зал со сценой, на которой кричит по-английски проповедник, а рядом стоит переводчик и повторяет с тем же удалым энтузиазмом слова, смысла которых он не понимает, хотя старательно переводит?

Нет, ей хотелось вернуться туда, где такие простые вещи — мерцающие свечи, тихие мелодии, горячий суп — необъяснимым образом переносят тебя в другое измерение. Но как же церковь, наставник, «сестры» и «братья»? Ведь это они ей раскрыли глаза на то, что есть Бог! Уйти от них — значит, предать… Бога?..

Казалось, эти два месяца станут самими необычным в жизни их семьи. Они не знали, что самое необычное — впереди, а пока только сами себе удивлялись. Аллу как-то перестали интересовать новые сумочки и туфли, а Анатолия — новые иномарки. Их как магнитом тянуло к книгам, которые они начали читать только для того, чтобы уметь отвечать на Наташины вопросы. Но с каждой изученной страницей и с каждым новым уроком у них появлялись свои вопросы — и они поняли, что учатся для себя.

Наташу родители не трогали. Только спрашивали каждую пятницу: «Ты с нами?» Она неизменно кивала и, предвкушая ожидающие ее несколько часов счастья, бросалась переодеваться в нарядное платье. Да, так она для себя определяла это чувство — счастье. Там, у «братьев» и «сестер» — был долг. А возле свечей — счастье.

***

Однажды в пятницу Наташа, придя из школы, не услышала привычного вопроса мамы: «Ты с нами?» Но дом как-то по-особенному был прибран и полон чудных запахов — свежеиспеченного хлеба, настоявшегося бульона, коричных печений и еще чего-то неуловимого. На полочке стояли свечи, готовые осветить и освятить этот шабат.

Оказывается, счастье было возможно не только в доме черноволосого раввина и его жены. Оно было здесь, совсем рядом. Наташе потребовались еще долгие месяцы, прежде чем она поняла, что её долг и её счастье — нераздельны, и не имеют никакого отношения ни к наставникам, ни к мнимым «братьям» и «сестрам», ни к тому проповеднику, что кричит в микрофон.

Это осознание придет постепенно, и будет много вопросов и сомнений, противоречий и несбывшихся ожиданий; не всё получится сразу, а что-то не получится вовсе. Но еврейская душа Наташи (Наташи? Нет, теперь её зовут Таль) будет чувствовать всегда — как она впервые почувствовала тогда, в далеком 1992-м году, — счастье шабата. Шабата, который спасает, возвращает, питает и дает надежду каждому еврею.